«Знаете, есть такие запахи, которые способны обратить время вспять. Во вторник, когда я только приехал сюда, я вдруг почувствовал запах Спокана (город в штате Вашингтон) 1969-го! Это было удивительно, весь этот флэшбек. Вот мы едем по Америке на микроавтобусе, я и Бонзо болтаем о каких-то домашних делах, и Пэйдж говорит: «Закройте окно, ветер портит мне прическу!». Я вдруг всё это увидел как наяву. Это было поразительно».
Роберт Плант, Rolling Stone, июль 8-22, 1993.





Сегодня вдруг вспомнился мне этот эмоциональный и даже чувственный рассказ Роберта, когда я шла по синей от холода улице, безмолвной, оледенелой до звона и почувствовала запах, который вдохнула несколько зим назад в горах Гуммы. Трескучий автобус из Такасаки, который и в летнее-то время ходит с часовыми перерывами, долго-долго вез нас до святилища Харуна, а потом его не менее расшатанный собрат пополз еще выше, к озеру на высокогорье. Начиналась зима, в Гумме это ощущалось очень хорошо – все местные ходили в куртках и при каждом удобном случае ели горячую собу с соленьями (желательно у хибати). В Токио, тем временем, народ гулял в легких пиджаках и платьях. Женщина-водитель высадила нас на берегу синего, как рыбий бок, озера и посоветовала не задерживаться до темноты. В озере отражался вулкан. Молчаливая и дикая красота. Видимо, как раз среди этого безыскусного, понятного каждому в незыблемости своей вечности, и воспитывается привычка молчаливого глядения вовнутрь себя. Стоял такой невообразимый, просто неправдоподобный холод, что во рту немел язык. Будто сёгун из древних преданий приложил ледяной меч к твоему лицу, вот такой это был чистый, скованный поздним ноябрем горный воздух. У пристани сгрудились сувенирные лавки и пара едален. Мы зашли наугад, просто толкнули дверь, машинально подняли головы на прозвеневшие китайские колокольчики. В просторной уютной комнате с низкими потолками стоял западный стол. В углу пыхтела рисоварка, была расставлена посуда, разложены палочки. Всё было готово для обеда, не было только людей. Вообще никого. Нам стало не по себе и мы вышли на улицу. Тут-то я и вдохнула этот запах, который не забуду, верно, уже никогда. Незамутненный дыханием города мороз обжег мне нутро, крохотной льдинкой остался в сердце навечно. Солнце слепило глаза. То самое солнце, окрасившее медовой охрой или холодной смуглостью лица местных, так что из-под слоев пудры, тонального крема и помады все равно проступают коричневые губы, коричневые щеки, здоровый, вечно молодой цвет горской кожи. Солнце тоже придает воздуху особый запах. И сегодня, в -20, на пустынной московской улице он примешался к синему льду Гуммы, как и несколько зим назад.